Когда на станции метро «Майдан Незалежності» вечер плавно перетекает в ночь, это место начинает все меньше напоминать столичную станцию в центре города, и все больше — на редкость неряшливую клоаку. Курящие в подземном переходе гопники, собирающиеся ночевать бомжи, пофигистично-флегматичные милиционеры как олицетворение всех нарушений любых действующих на территории общественных мест запретов. Люди с пустыми взглядами, торопливо возвращающиеся домой. Уборщицы в оранжевых балахонах, однообразно, словно роботы, развозюкивающие примитивными орудиями грязь на полу. Все погружены в свои мелочные делишки, не замечая никого вокруг.
Я тоже возвращаюсь домой. Спускаюсь в глубокий тоннель, потом перехожу на другую ветку метро, и в двух шагах от станции замечаю в своих руках странное ощущение пустоты. Оказалось, что сумку я забыл там, где ужинал, а там, где я ужинал, закрывают в 23:00. На часах 22:53.
Бегом обратно, по эскалатору. Сумасшедшее расстояние, особенно после хорошего ужина. Предвкушение того, что придется опять созерцать готовящихся к ночлегу бомжей с их резким амбре. И вот я с сумкой возвращаюсь обратно.
На бомжей и милиционера, все так же беззаботно осматривающего окрестности, стараюсь не обращать внимания, так как настроение и без того испорченное. Но один человек возле стены, стоящий на четвереньках с пакетом местного супермаркета, зажатым в одной руке, будто опустившийся поискать на земле монетку, привлекает мое внимание. Этот пожилой мужчина вовсе не похож на бомжа: пакет словно новенький, да и сам он одет в отнюдь не засаленную одежду. И стоит на четвереньках, словно в ступоре.
Возле него все так же проходят мимо люди с пустыми глазами, совсем рядом уборщица вяло подметает ошметки мусора, обращая на пожилого человека не больше внимание, чем на воздух вокруг. Подойдя ближе, я вижу, что с ним такое: из свежей раны на затылке накапала порядочная лужа крови. Люди все так же с отсутствующими лицами проходят мимо.
Натолкнувшись на патрульного, я со словами «вы бы хоть скорую вызвали» показал на потерпевшего, который явно не сам себе продырявил затылок, и двинулся дальше, на метро. Патрульный тут же забыл, куда шел и резко двинулся обратно в подсобку.
По дороге я думал о том, что страшнее всего не рана, которую я видел, и не лужица свежей крови, а то, насколько всем это было безразлично. Уборщицы-роботы, прохожие с пустыми взглядами, скучающий милиционер. Думали ли они о том, что и их кто-то может чем-нибудь жахнуть по затылку, что и они будут смотреть в ступоре на четвереньках на лужу своей крови, а в двух шагах от них будут проходить безразличные прохожие с пустыми взглядами и мелочными делишками в голове?
Еще я думал о том, что я ничем не лучше их. Свалив проблему на чужую голову, посчитал, что очистил совесть. Хотя мог подождать хотя бы приезда скорой. Даже вызвать ее рука бы не отвалилась и язык бы не отсох. А я тем временем думал только о том, что мне на работу с утра. Но для того человека, если ему прямо сейчас не оказывают помощь, утро может больше и не наступить.
...Подходя к дому, я услышал взрыв. Слишком сильный, по мне, как на фейерверк, да и развлекательных заведений в радиусе пары километров нет. По часам — ровно полночь. За ним моментально еще два таких же взрыва, сопровождающихся вспышками где-то чуть дальше от меня на запад. И — тишина. Совсем не как при фейерверках. Интересно, о чем напишут завтрашние газеты?
