Грохоча  и  лязгая,
промчался мимо воняющий самосвал и с ходу обдал меня грязью из  рытвины  в
асфальте. С обыкновенным  проклятьем  я  остановился  и  принялся  кое-как
стряхивать с плаща и с брюк холодную жижу, как вдруг позади меня  забухали
приближающиеся сапоги, и хриплый, задыхающийся голос просительно просипел:
     - Позвольте мне! Мне позвольте!
     Я и ахнуть не успел, как здоровенный мужик в  телогрейке,  совершенно
незнакомый, рухнул  возле  моих  ног  на  колени  и  принялся  трясущимися
красными лапищами осторожно, как  драгоценнейшее  произведение  искусства,
обтирать полу моего плаща, брючину и  заляпанный  ботинок.  При  этом  он,
словно в лихорадке, бормотал:
     - Сейчас!.. Моментально!.. Секундочку только, и все...
     Я в ужасе огляделся. Никого вокруг не было, и лишь шагах  в  двадцати
вонял на холостых оборотах давешний самосвал, стоя совершенно наперекосяк.
Я шарахнулся, мне было гадко и страшно, но мужик не  выпустил  полу  моего
плаща, он побежал за мною, быстро перебирая коленями, и, заглядывая мне  в
лицо совершенно собачьими глазами, отчаянно прохрипел:
     - Языком вылижу! Блестеть будут...
     А у  меня  и  голоса  не  было.  Я  только  рванулся  изо  всех  сил,
освободился наконец и быстрым шагом пошел прочь, еле удерживаясь, чтобы не
перейти на бег.  До  самого  угла  я  боялся,  что  он  меня  догонит,  и,
поворачивая на проспект Труда, украдкой глянул через плечо назад.  Безумец
так и стоял на коленях, он лишь опустил зад на пятки  и  медленно  обтирал
руки о ватник, понурив голову. У него был  вид  человека,  обреченного  на
казнь...
...Что они мне все улыбаются? Я эту тетку вижу впервые в жизни, а она
мне кланяется и вся расплылась  в  улыбке,  такой  же  фальшивой,  как  ее
зубы... И эта туда же...
     - Здрасьте... И вам здрасьте... Приветствую вас...
     Вот оно! Ведь все же прячут глаза... лица прячут... Кто  прикрывается
зонтиком, кто смотрит под ноги, словно пятак потерял, кто отворачивается к
витрине, хотя в витрине ничего, кроме  ремонта,  нет...  Но  если  уж  так
выходит, что глаза наши встречаются, тогда сразу  пасть  по  ушей,  поклон
чуть ли не подобострастный и - "здрасьте! здрасьте вам! доброго денечка!"
     Сначала я подумал было, что это моя известность как личного секретаря
Демиурга распространилась вдруг на все население ближайших кварталов. Но я
не успел даже продумать последствия такого ошеломляющего предположения.  Я
обнаружил, что они все  друг  с  другом  раскланиваются,  все  друг  другу
осклабляются, все желают друг другу добренького денечка.
     ...Нет, не все, конечно. Им это явно не  нравилось,  они  делали  это
явно через силу. Они  делали  это  только  в  том  крайнем  случае,  когда
встречались друг с другом глазами и вынуждены были  (почему,  собственно?)
непременно оказать внимание друг другу, как старым добрым знакомым.  Можно
было подумать, что нынче утром, пока я  распинался  на  службе,  власть  в
городе захватили исступленные почвенники и призвали соотечественников (под
угрозой наказания на теле) вспомнить, откуда все они произошли, припасть к
чистому источнику древних  обычаев,  погрузить  обе  руки  в  сокровищницу
патриархальных нравов и, хотя бы на улицах, вести себя в соответствии.
     Смешного тут не было ничего. Я предпочел бы сейчас  вернуться  домой,
пусть даже без кефира и масла